Анекдот про пушкина маяковского и блока, Пушкин Лермонтов Маяковский Анекдот – Telegraph
Ну и финансово вроде вполне себе успешен. Про охоту на медведя и батю Раннее утро в селе, обычная семья мать, сын и отец без ног, Раннее утро в селе, обычная семья мать, сын и отец без ног, которые потерял на войне. После утверждения их комитетами партий темы и сюжеты сценарии раздаются пролетарским драматургам, а последние, написав пьесу, представляют ее на утверждение в комитет партии, после чего пьеса допускается к постановке в пролетарском театре. Реальный мир, составляющий сущность духовной жизни человека, не может быть выражен на языке, существующем в качестве средства общения и материала словесности.
Сборник моментально стал популярным: за два года разошлось четыре издания. После этого вплоть до перестройки «Парнас дыбом» не издавался: среди пародируемых авторов был, например, запрещённый в печати Николай Гумилёв. Первое издание было анонимным, во втором появились инициалы Э. Только в е, когда готовилось так и не состоявшееся переиздание книги куда должны были войти и новые тексты , инициалы были раскрыты. Паперная, Розенберг и Финкель, в ту пору студенты Харьковского университета, считали свои тексты не пародиями, а подражаниями, «да ещё и с установкой познавательной»: на примере трёх извечных сюжетов они хотели проследить особенности стиля известных писателей — от Гомера до их современника Маяковского.
Три сюжета — это три народные песни: «У попа была собака…», «Жил-был у бабушки серенький козлик» и студенческая «Пошёл купаться Веверлей…» — имя героя последней явно происходит из «Уэверли» Вальтера Скотта.
Если «Собака» и «Козлик» общеизвестны, то «Веверлея» стоит привести:. Пошёл купаться Веверлей, оставив дома Доротею.
С собою пару пузырей берёт он, плавать не умея. И он нырнул, как только мог, нырнул он прямо с головою. Но голова тяжеле ног, она осталась под водою. Жена, узнав про ту беду, удостовериться хотела. Но ноги милого в пруду она узрев, окаменела. Прошли века, и пруд заглох, и поросли травой аллеи; но всё торчит там пара ног и остов бедной Доротеи.
Основная часть «Парнаса» — переработки этих песен в стиле разных авторов, в стихах и прозе. Вот, например, что случилось бы с попом и собакой под пером Ивана Бунина:. Поп сив и стар. Глаза красны от слёз. Одна забота — зажигать лампады. Жена в гробу.
И дочка за оградой. Последний друг — худой, облезлый пёс. Теперь попу уже не много надо: Краюшку хлеба, пачку папирос. Но жаден пёс. С ним никакого сладу. Лукав, хитёр. И мясо он унёс. Нет, так нельзя! В глазах усталых пламень. Поп, ковыляя, тащится в сарай. Берёт топор.
И, наточив о камень, Псу говорит в последний раз: прощай. Михаил Зощенко, в свою очередь, пересказал бы этот случай в таком духе: «И узнали мы, гражданочка, что духовное лицо своими руками собачку уничтожило за паршивый, извиняюсь, кусок мяса.
Съела собачка мясо обеденное, а мясу тому, простите, кукиш цена». А вот отрывок из «Серенького козлика» в исполнении Маяковского авторы аккуратно указывают дату — год :. Вздумалось козлику в лес погуляти — какое же дело мне.
Но я, старуха, Аккумулятор загубленных козьих дней. А мне, козлы, те, кого обидели, всего роднее и ближе. Видели, как собака бьющую руку лижет? Напали на козлика серые волки, душу кровью облив. Встала дыбом испуганным, колким седая щетина земли. Маяковский, которому сборник попал в руки во время гастролей в Харькове, отреагировал так: «Молодцы харьковчане! Такую книжицу не стыдно и в Москву с собой прихватить! В году сатирик, фельетонист и главный редактор «Огонька» Михаил Кольцов Михаил Ефимович Кольцов — — писатель, журналист.
Брат художника-карикатуриста Бориса Ефимова. Служил в Красной армии, работал в Наркомате иностранных дел. Был инициатором возобновления журнала «Огонёк», создателем журналов «За рубежом», «За рулём», «Советское фото», «Чудак». С по год был главным редактором журнала «Крокодил». Участвовал в событиях Гражданской войны в Испании. В году был арестован за «антисоветскую деятельность» и затем расстрелян. Для эксперимента собралась команда мечты: первую главу написал Александр Грин благодаря ему и завертелась фабула романа: он использовал черновик собственного ненаписанного произведения , в дальнейшем в работе приняли участие Михаил Зощенко, Алексей Толстой, Исаак Бабель, Вениамин Каверин, Борис Лавренёв Борис Андреевич Лавренёв настоящая фамилия — Сергеев, — — советский прозаик, поэт и драматург.
Родился в Херсоне в семье учителей-интеллигентов, учился в Московском университете, в начале х примыкал к футуристам. Восторженно принял Октябрьскую революцию. Произведения Лавренёва советского периода пронизаны героическим пафосом, хотя отношения интеллигенции и революции — одна из главных тем для Лавренёва — складываются неоднозначно и даже трагично «Сорок первый», В году написал пьесу «Голос Америки» — яркий образец пропагандистской литературы времён холодной войны.
Лауреат двух Сталинских премий, и годов. Наряду с ними «Большие пожары» писали авторы, имена которых современному читателю почти ничего или совсем ничего не говорят: Феоктист Березовский Феоктист Алексеевич Березовский — — советский писатель-соцреалист.
Активный участник двух революций и Гражданской войны. Автор романа «Бабьи тропы» о революции в деревне, повестей и рассказов о тяжёлой жизни рабочих и крестьян. С начала х почти не писал. Награждён орденом Трудового Красного Знамени. Происходил из еврейской семьи, при рождении получил имя Шимон-Довид. В «Истории моей жизни» рассказывает о своём тяжёлом детстве и антисемитизме в царской России. Ещё в х писал рассказы и очерки о жизни босяков. После Октябрьской революции вступил в партию большевиков.
Свирский считается одним из основателей детской пролетарской литературы — он много писал о жизни детей и подростков городских окраин. В молодости марксист Ляшко пережил несколько арестов и ссылок, рано заболел туберкулёзом лёгких.
Принял Октябрьскую революцию, участвовал в Гражданской войне. В е Ляшко написал свою самую известную повесть «Доменная печь». В ней он прославляет коллективизм и трудовой героизм советских людей, которые после войны восстанавливают народное хозяйство. Умер в году в Москве. Идея отвечала коллективистской идеологии — но состав авторов оказался настолько разнородным, что при взгляде на «Большие пожары» невольно вспоминается басня про лебедя, рака и щуку. Сюжет со множеством персонажей создавался на ходу: в городе Златогорске один за другим горят дома, те, кто пытается доискаться причины, попадают в психбольницу, в деле оказываются замешаны самовоспламеняющиеся бабочки… Ближе к концу авторам удаётся создать ироническое пока предвидение будущих мрачных книг о диверсантах — «заговорщиках» и «поджигателях» как назывались два романа-кирпича Николая Шпанова , а «четвёртая стена» ломается благодаря «богу из машины» — председателю московской проверочной комиссии.
Его появление в романе напоминает то ли так и не показанный Гоголем приезд настоящего ревизора, то ли въезд в город Глупов Архистратига Стратилатовича Перехват-Залихватского, который, как мы помним, сжёг гимназию и упразднил науки.
В начале х годов на фоне довольно серой советской периодики ярко выделялась остроумными фельетонами газета «Гудок», где собралась постепенно целая плеяда блестящих молодых писателей: так, Михаил Булгаков, работавший в это время над «Белой гвардией», занимался литературной обработкой писем рабкоров Рабкор — сокращение от «рабочий корреспондент».
Внештатный корреспондент из рабочей среды, который сообщает в газету, на телевидение или на радио о новостях и проблемах своего трудового коллектива, района или посёлка. В России термин появился после Октябрьской революции. Рабкору посвящено одноимённое стихотворение Маяковского года. Атмосфера в редакции была соответствующей: например, за спиной Ильфа висел большой лист картона, наполовину заклеенный газетными вырезками — коллекцией курьёзов и ошибок, эта «доска брака» носила название «Сопли и вопли».
О литературных развлечениях сотрудников «Гудка» вспоминает заведовавший там отделом рабочей жизни Иван Овчинников. Будущий писатель и драматург Михаил Булгаков был мастером лицедейства — зайдя в кабинет заведующего, экспромтом разыгрывал, например, пародийную вариацию на чеховскую «Смерть чиновника»:. Без всяких вступлений импровизируется сцена извинения. Тулупчик переброшен через левый локоть. Правая рука у сердца. Корпус в полупоклоне. Так, не разгибаясь, расшаркиваясь то левой, то правой, Булгаков отступает задом до самой двери.
Олеша приходил на работу поздно, а как-то раз пришёл и навеселе. Заметив это, товарищи взяли его под руки и поставили на стол: начался сеанс стихотворных импровизаций, эпиграмм и каламбуров — по выражению Овчинникова, «своего рода Египетские ночи». Заказывается эпиграмма на Булгакова:. Хотите на Булгакова?
На кого прикажете! Вы заказчики, я исполнитель! Начинает медленно, но уверенно скандировать:. Булгаков Миша ждёт совета… Скажу, на сей поднявшись трон: Приятна белая манжета, Когда ты сам не бел нутром!.. И сейчас же со всех сторон крики протеста и возмущения: — Товарищи, провокация! Товарищи, предательский намёк! Скрытый донос и самый наглый вызов! Булгаков, франт, чья привычка записывать мысли на манжетах дала название его автобиографической повести, и будущий автор «Белой гвардии» «белое нутро» применительно к нему в самом деле могло прозвучать не так уж невинно , начинает вслух сочинять стихотворный контрудар:.
По части рифмы ты, брат, дока, — Скажу Олеше-подлецу… Но путь… но стиль… но роль. Однако присутствующие дружно отвергают «подлеца» как «внелитературный факт и голое ругательство». При участии Ильфа и других присутствующих наконец складывается окончательный вариант:. По части рифмы ты, брат, дока, — Скажу я шутки сей творцу, Но роль доносчика Видока Олеше явно не к лицу!.. Сам Булгаков, впрочем, свою газетную работу рассматривал как докучную повинность, писал в дневнике: «3 сентября Я каждый день ухожу на службу в этот свой «Гудок» и убиваю в нём совершенно безнадёжно свой день».
И всё же сотня фельетонов, написанных для «Гудка», возможно, не пропала зря — как считала вторая жена Булгакова, Любовь Евгеньевна Белозерская, в них уже оттачивается и узнаётся лёгкий почерк будущего автора «Мастера и Маргариты» : «Сюжетная хватка, лёгкость диалога, выдумка, юмор — всё тут». Ну а для Ильфа и Петрова работа в «Гудке» была школой совместного письма — её вершинами станут «12 стульев» и «Золотой телёнок». Журналы создавались во многом коллективно: к полудню члены редколлегии собирались на шестом этаже дома 28 по Невскому проспекту бывшего дома Зингера вокруг стола, над которым висела табличка «ГРАФИК — НА ФИГ», и, условившись о теме, писали, передавая листки по кругу, хохоча, дописывая и правя.
Соревнование в остроумии не прекращалось и за рамками редакционного процесса — особенно блистали в экспромтах Евгений Шварц и Николай Олейников, автор, например, пародии на Хармса:. Жили в квартире Сорок четыре Сорок четыре тщедушных чижа: Чиж — алкоголик, Чиж — параноик, Чиж — шизофреник, Чиж — симулянт, Чиж — паралитик, Чиж — сифилитик, Чиж — маразматик, Чиж — идиот. Хармс взял реванш в уже совершенно самостоятельном литературном произведении — «Как я растрепал одну компанию»:.
Однажды я пришёл в Госиздат и встретил в Госиздате Евгения Львовича Шварца, который, как всегда, был одет плохо, но с претензией на что-то. Увидя меня, Шварц начал острить, тоже, как всегда, неудачно.
Все вокруг завидовали моему остроумию, но никаких мер не предпринимали, так как буквально дохли от смеха.
Тут я обозлился и сказал, что я более историчен, чем Шварц и Заболоцкий, что от меня останется в истории светлое пятно, а они быстро забудутся. Музой этих словесных поединков была Генриетта Левитина — секретарь редакции. По воспоминаниям Корнея Чуковского, «Шварц и Олейников играли, будто оба влюблены в неё, и сочиняли множество стихов, в которых поносили друг друга от ревности и воспевали свои любовные страдания».
Наиболее известно стихотворение Олейникова, который жанр дружеского посвящения довёл до совершенства:. Я влюблён в Генриетту Давыдовну, А она в меня, кажется, нет — Ею Шварцу квитанция выдана, Мне квитанции, кажется, нет. Ненавижу я Шварца проклятого, По котором страдает она!
За него, за умом небогатого, Замуж хочет, как рыбка, она. Дорогая, красивая Груня, Разлюбите его, кабана! О, Груня, счастья вам желая, Хочу я вас предостеречь: Не верьте страсти Николая, Он в сети хочет вас завлечь.
Ведь он — одни слова пустые, Туман… да волосы густые. Олейников, с его статью и казачьим чубом, был красавцем общепризнанным и даже сертифицированным — отправляясь в году в Ленинград, он вытребовал в родной станице у председателя сельсовета официальную справку с печатью, якобы необходимую для поступления в Академию художеств: «Сим удостоверяется, что гр.
Олейников Николай Макарович действительно красивый». От литературной борьбы за сердце Генриетты Давыдовны не уклонился и Николай Заболоцкий:. Облака летят по небу, люди все стремятся к хлебу, но, имея в сердце грусть, Груня! Не верь, о Груня, подлецу В день твоего рождения, Когда, одетая к лицу, Приемлешь поздравления.
Он низкий плут, он обормот, А некий Шварц — наоборот! Живи, любимая, живи, отличная… Мы все умрём. А если не умрём, то на могилку к вам придём. К несчастью, продлилась эта радостная поэтическая вакханалия недолго.
В году Генриетта Давыдовна получила десять лет, тогда же был расстрелян Николай Олейников, годом позже в лагерях оказался и Заболоцкий. Лев Гумилёв вспоминал, что с ним сидел ленинградский филолог, который развлекал солагерников своими фантазиями: «Он говорил: «Очень скоро произойдёт мировая революция, и город Гонолулу переименуют в Красногавайск… Разумеется, там начнёт выходить газета «Красногавайская правда»…» И дальше импровизировал, сочинял статьи и заметки, которые будут печататься в этой «Красногавайской правде».
В похожем, как бы сейчас сказали, «мокьюментарном» ключе в конце х был создан коллективный сборник «Новейший Плутарх». Его авторами стали сокамерники по Владимирскому централу: Даниил Андреев — знаменитый мистик и писатель, автор «Розы мира», Василий Парин — выдающийся физиолог, Лев Раков — историк и до ареста директор ленинградской Публичной библиотеки ныне РНБ.
Уже после публикации книги стало известно, что одну главу, ранее приписывавшуюся Андрееву, написал историк и драматург Даниил Альшиц Даниил Натанович Альшиц — — историк, прозаик и драматург.
Автор драматических произведений о войне. Его пьесы «Опаснее врага» и «Правду! Ничего, кроме правды!
В году Альшиц вступил в народное ополчение, всю войну находился в частях Ленинградского фронта. Получил более 20 наград за военные заслуги. Ещё до войны он поступил на исторический факультет и в мирное время продолжил занятия наукой. В году Альшиц был арестован: его обвинили в том, что его диссертация о том, как Иван Грозный переписывал русскую летопись, — скрытая пародия на редактирование Сталиным «Краткого курса истории ВКП б ».
Альшиц был приговорён к десяти годам лагерей, но через пять лет освобождён и реабилитирован. Авторы пародируют типичную стилистику словарной статьи вплоть до того, что «для экономии» обозначают её героя инициалом — и типичные сценарии «жизни замечательных людей», часто с национальным оттенком глава о японском народном герое Иосихидэ Тачибане.
Я, златоустейший, чье каждое слово душу новородит, именинит тело, говорю вам: мельчайшая пылинка живого ценнее всего, что я сделаю и сделал! Проповедует, мечась и стеня, сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
Мы с лицом, как заспанная простыня, с губами, обвисшими, как люстра, мы, каторжане города-лепрозория, где золото и грязь изъязвили проказу, — мы чище венецианского лазорья, морями и солнцами омытого сразу! Плевать, что нет у Гомеров и Овидиев людей, как мы, от копоти в оспе. Я знаю — солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи! Жилы и мускулы — молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени! Мы — каждый — держим в своей пятерне миров приводные ремни! Это взвело на Голгофы аудиторий Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы: «Распни, распни его! Я, обсмеянный у сегодняшнего племени, как длинный скабрезный анекдот, вижу идущего через горы времени, которого не видит никто. Где глаз людей обрывается куцый, главой голодных орд, в терновом венце революций грядет шестнадцатый год.
А я у вас — его предтеча; я — где боль, везде; на каждой капле слёзовой течи распял себя на кресте. Уже ничего простить нельзя. Я выжег души, где нежность растили.
Это труднее, чем взять тысячу тысяч Бастилий! И когда, приход его мятежом оглашая, выйдете к спасителю — вам я душу вытащу, растопчу, чтоб большая! Ах, зачем это, откуда это в светлое весело грязных кулачищ замах! Пришла и голову отчаянием занавесила мысль о сумасшедших домах.
И — как в гибель дредноута от душащих спазм бросаются в разинутый люк — сквозь свой до крика разодранный глаз лез, обезумев, Бурлюк. Почти окровавив исслезенные веки, вылез, встал, пошел и с нежностью, неожиданной в жирном человеке взял и сказал: «Хорошо! Хорошо, когда в желтую кофту душа от осмотров укутана! Хорошо, когда брошенный в зубы эшафоту, крикнуть: «Пейте какао Ван-Гутена! И эту секунду, бенгальскую, громкую, я ни на что б не выменял, я ни на….
А из сигарного дыма ликерною рюмкой вытягивалось пропитое лицо Северянина. Как вы смеете называться поэтом и, серенький, чирикать, как перепел! Сегодня надо кастетом кроиться миру в черепе! Вы, обеспокоенные мыслью одной — «изящно пляшу ли», — смотрите, как развлекаюсь я — площадной сутенер и карточный шулер.
От вас, которые влюбленностью мокли, от которых в столетия слеза лилась, уйду я, солнце моноклем вставлю в широко растопыренный глаз.
Невероятно себя нарядив, пойду по земле, чтоб нравился и жегся, а впереди на цепочке Наполеона поведу, как мопса. Вся земля поляжет женщиной, заерзает мясами, хотя отдаться; вещи оживут — губы вещины засюсюкают: «цаца, цаца, цаца! Вдруг и тучи и облачное прочее подняло на небе невероятную качку, как будто расходятся белые рабочие, небу объявив озлобленную стачку. Гром из-за тучи, зверея, вылез, громадные ноздри задорно высморкая, и небье лицо секунду кривилось суровой гримасой железного Бисмарка.
И кто-то, запутавшись в облачных путах, вытянул руки к кафе — и будто по-женски, и нежный как будто, и будто бы пушки лафет. Вы думаете — это солнце нежненько треплет по щечке кафе? Это опять расстрелять мятежников грядет генерал Галифе! Выньте, гулящие, руки из брюк — берите камень, нож или бомбу, а если у которого нету рук — пришел чтоб и бился лбом бы! Идите, голодненькие, потненькие, покорненькие, закисшие в блохастом грязненьке!
Понедельники и вторники окрасим кровью в праздники! Пускай земле под ножами припомнится, кого хотела опошлить! Земле, обжиревшей, как любовница, которую вылюбил Ротшильд!
Чтоб флаги трепались в горячке пальбы, как у каждого порядочного праздника — выше вздымайте, фонарные столбы, окровавленные туши лабазников. Изругивался, вымаливался, резал, лез за кем-то вгрызаться в бока. На небе, красный, как марсельеза, вздрагивал, околевая, закат. Видите — небо опять иудит пригоршнью обгрызанных предательством звезд? Пирует Мамаем, задом на город насев.
Эту ночь глазами не проломаем, черную, как Азеф! Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы, вином обливаю душу и скатерть и вижу: в углу — глаза круглы, — глазами в сердце въелась богоматерь. Чего одаривать по шаблону намалеванному сиянием трактирную ораву! Видишь — опять голгофнику оплеванному предпочитают Варавву? Может быть, нарочно я в человечьем месиве лицом никого не новей. Я, может быть, самый красивый из всех твоих сыновей. Дай им, заплесневшим в радости, скорой смерти времени, чтоб стали дети, должные подрасти, мальчики — отцы, девочки — забеременели.
И новым рожденным дай обрасти пытливой сединой волхвов, и придут они — и будут детей крестить именами моих стихов. Я, воспевающий машину и Англию, может быть, просто, в самом обыкновенном Евангелии тринадцатый апостол. И когда мой голос похабно ухает — от часа к часу, целые сутки, может быть, Иисус Христос нюхает моей души незабудки. Пусти, Мария! Я не могу на улицах! Не хочешь? Ждешь, как щеки провалятся ямкою попробованный всеми, пресный, я приду и беззубо прошамкаю, что сегодня я «удивительно честный».
В улицах люди жир продырявят в четырехэтажных зобах, высунут глазки, потертые в сорокгодовой таске, — перехихикиваться, что у меня в зубах — опять! Дождь обрыдал тротуары, лужами сжатый жулик, мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп, а на седых ресницах — да! Всех пешеходов морда дождя обсосала, а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет; лопались люди, проевшись насквозь, и сочилось сквозь трещины сало, мутной рекой с экипажей стекала вместе с иссосанной булкой жевотина старых котлет.
Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово? Птица побирается песней, поет, голодна и звонка, а я человек, Мария, простой, выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни. Мария, хочешь такого? Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка! Не бойся, что у меня на шее воловьей потноживотые женщины мокрой горою сидят, — это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят.
Не бойся, что снова, в измены ненастье, прильну я к тысячам хорошеньких лиц, — «любящие Маяковского! В раздетом бесстыдстве, в боящейся дрожи ли, но дай твоих губ неисцветшую прелесть: я с сердцем ни разу до мая не дожили, а в прожитой жизни лишь сотый апрель есть. Поэт сонеты поет Тиане, а я — весь из мяса, человек весь — тело твое просто прошу, как просят христиане — «хлеб наш насущный даждь нам днесь».
Сын подходит к отцу и спрашивает: - Батя, а что такое. Перестройка, колхозы потихоньку затухают, собрались все. Находят митингующих по записям с видеокамер через.
А у вас не складывается ощущения, что те, кто слышит в. Если бы обезьяна собрала и спрятала бананов больше, чем. Ребята, сделайте меня пожалуйста замом министра чего. Министерство образования отменило ЕГЭ по иностранному.
Нравится 6. Обсудить 0. Скопировать Копировать. Несет мужчина в сумке шесть десятков яиц и бутылку водки Поднимается по лестнице, одно яйцо падает Наркоманы и пьяницы. Утром проснулись от диких воплей за стеной Там жила соседка-запойная алкоголичка, и у неё была натуральная Наркоманы и пьяницы, Анекдоты про Алису.
Говорят, ходить босиком полезно для здоровья Ты прав! Два наркомана едут в афтобусе На остановке входит пожилая женщина и просит их встать Один наркоман говарит Павел Дрезинин. Добавить анекдот. Самые смешные. Про охоту на медведя и батю Раннее утро в селе, обычная семья мать, сын и отец без ног, Раннее утро в селе, обычная семья мать, сын и отец без ног, которые потерял на войне.
Сын собирается на охоту, берет ружье, патрон, тут к нему батя подползает и говорит: - Сынок, возьми меня на охоту, очень хочется! Так и домой добычу принесем, будет что поесть зимой.
Сын подумал-подумал и говорит - Ладно, бать, пошли.
Идут они по лесу, отец в рюкзаке сидит и тут на встречу им медведь. Сын стреляет, не попадает, снова стреляет - опять промах, спиной поворачивается, батя стреляет - тоже машет, опять - еще раз промах. Медведь уже на них несется, ну и сын как даст деру, а батя тем временем кричит - мол быстрее, догонят!
Бегут уже час, сил нет, сын понимает, что с батей они так далеко не убегут - оба пропадут, решил сбросить рюкзак и бежит дальше. Прибегает весь запыханный домой и говорит матери: - Мать, нет у нас больше отца Мать спокойно кладет сковородку, поворачивается к нему и говорит: - Как же меня со своей охотой заеб ли, тут батя 10 минут назад на руках прибежал, сказал, что нет у нас больше сына!
Показать полностью. Про очень хитрую жену Позвали мужика на работе на корпоратив, разрешили приходить Позвали мужика на работе на корпоратив, разрешили приходить с женами, корпоратив был тематичный - маскарад, нужно было придти в костюмах, с масками. Сказано - сделано, собрались уже перед выходом они, а у жены голова разболелась, говорит "Иди без меня, а я пока дома полежу" - а сама придумала хитрый план - проследить за мужиком, как он будет себя вести на маскараде, приставать к Зинке из бухгалтерии или вовсе нажрется.
Перед выходом сменила костюм, приходит и видит как её муженек - то с одной танцует, то другую кружит, караул! Решила она проверить - насколько он дальше пойдет, пригласила его на танец, танцуют и шепчет ему на ушко: - Может уединимся Уединились, сделали свои дела, жена быстро домой уехала.
Муж приехал чуть позже, решила она у него спросить: Ж - Ну что? Как тебе корпоратив?! М - Да скука серая, решили мы с мужиками пойти в покер поиграть, а перед этим Петрович, начальник наш попросил с ним костюмами поменяться, так как он свой испачкал, так вот ему то повезло, представляешь, какая-то баба в ж пу дала!
