Матренин двор краткое содержание по главам

Себе она такой продуктовый набор позволить не могла. Плакали напоказ, обвиняя Фаддея с семьей в ее гибели. Вся деревня волокла снедь мешками из областного города.

Потом Ефим ушёл на Вторую мировую войну и пропал. Оставшись одна в огромной избе, Матрёна взяла на воспитание дочку Фаддея, Киру, и недавно выдала её замуж за молодого машиниста. Матрёна завещала Кире часть своего дома — горницу. Через несколько дней мужу Киры выделили участок земли. Чтобы удержать его, надо было срочно что-нибудь построить, но лес на торфяниках давно вырубили.

К Матрёне зачастил Фаддей с просьбой отдать горницу, и та согласилась. Февральским утром Фаддей с сыновьями мигом разобрали строение. Вывезти брёвна сразу не удалось: разыгралась метель, потом началась оттепель. Трактор с большим санным прицепом приехал только через две недели.

Весь сруб на санях не уместился, и сыновья Фаддея на скорую руку сколотили ещё одни сани. Матрёна бегала среди мужчин, помогала.

Тогда Игнатич в первый и последний раз рассердился на Матрёну: та по ошибке надела его телогрейку и испачкала рукав. Старая лагерная телогрейка была дорога Игнатичу, она не раз спасала его от холода.

Краткий пересказ mtsonline.ruицын \

Две ходки трактористу делать не хотелось, поэтому к трактору привязали оба прицепа. Выехали поздно вечером, угостившись самогоном. Матрёна увязалась следом.

Пришедшие стали расспрашивать, с этого ли двора уезжал трактор, и пил ли тракторист перед отъездом. О пьянке Игнатич умолчал, а после ухода незваных гостей бросился убирать остатки попойки. На переезде через рельсы самодельные сани застряли и начали разваливаться — Матрёна бросилась помогать мужикам.

В это время со стороны станции шло задом два сцепленных паровоза с выключенными фарами. Они наехали на сани, раздавили суетившихся возле них людей, в том числе и Матрёну, и повалились набок. На следующий день Матрёну отпевали и долго оплакивали.

Посторонние плакали тихо и далеко от гроба, а близкие родственники оплакивали покойную громко, склонившись к самому её лицу. Хозяйством мигом завладели три её сестры, о которых раньше и слышно не было. Кирин муж, машинист, попал под суд, поскольку должен был предупредить о перевозке брёвен через пути, но не сделал этого. Искорёженные рельсы на переезде ремонтировали три дня.

Ремонтники грелись у костров, сложенных из остатков горницы, а первые уцелевшие сани так и остались стоять у переезда, и это терзало душу жадного Фаддея. Получив наконец разрешение, он свёз остатки горницы к себе во двор, а на следующий день похоронил сына и женщину, которую когда-то любил. Из Матрёниного наследства ненасытный старик вытребовал себе сарай, где жила коза, и забор — остальное разобрали сёстры. Искренне горевала по Матрёне только Кира.

Избу Матрёны заколотили, и Игнатич переселился к её золовке — сестре мужа. Та рассказала об умершей много нового. Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Ее одиночество скрашивали лишь уставленные повсюду в доме фикусы, да подобранная из жалости колченогая кошка.

Описание дома Матрены. С теплой, лиричной симпатией А. Солженицын описывает в рассказе нелегкую жизнь Матрены. Многие годы у нее не было ни рубля заработка. В колхозе Матрена трудилась «за палочки трудодней в замусленной книжке учетчика».

Вышедший после смерти Сталина закон наконец дал ей право добиваться пенсии, но и то не за себя, а за потерю пропавшего без вести на фронте мужа. Для этого полагалось собрать кучу справок, а потом много раз возить их в собес и сельсовет, за километров. Изба Матрены была полна мышей и тараканов.

Из живности она держала лишь козу, а питалась в основном картошкой размером не больше куриного яйца: крупнее ее песчаный, не удобренный огород не рождал.

Матрёнин двор. Краткий пересказ. Слушать аудиокнигу. Но и при такой нужде Матрена оставалась светлым человеком, с лучезарной улыбкой.

Доброе расположение духа ей помогала поддерживать работа — походы за торфом в лес с двухпудовым мешком за плечами по три километра , косьба сена для козы, хлопоты по хозяйству.

По старости и болезням Матрену уже отпустили из колхоза, но грозная жена председателя то и дело приказывала ей бесплатно помогать на работах. Матрена легко соглашалась пособить без денег и соседям. Получив-таки от советского государства рублей 80 пенсии, она справила себе новые валенки, пальто из ношеной железнодорожной шинели — и считала, что жизнь ее заметно улучшилась.

Вскоре Солженицын узнал и историю замужества Матрены. В молодости она собиралась выйти за соседа Фаддея. Однако того в забрали на германскую войну — и он безвестно канул на три года.

Так и не дождавшись весточки от жениха, в убеждении, что он погиб, Матрена пошла замуж за брата Фаддея, Ефима. Но несколько месяцев спустя Фаддей вернулся из венгерского плена.

В сердцах он грозил порубать топором Матрену с Ефимом, потом поостыл и взял за себя другую Матрену, из соседней деревни. Они с ней так и жили по соседству. Фаддей слыл в Тальново властным, скаредным мужиком. Жену он постоянно бил, хотя и имел от нее шестерых детей.

Краткое содержание - Матренин двор

Шестеро было и у Матрены с Ефимом, но ни один из них не прожил больше трех месяцев. Ефим, уйдя в на другую войну, с нее не вернулся. Дружная с женой Фаддея Матрена выпросила у нее младшую дочку, Киру, десять лет воспитывала ее, как родную, а незадолго до появления в Тальново Солженицына выдала ее замуж за паровозного машиниста в деревню Черусти. Историю о двух своих женихах Матрена рассказала Александру Исаевичу сама, волнуясь при этом, как молодая.

Кире и мужу ее в Черустях надо было получить участок земли, а для этого — быстро поставить какое-нибудь строение. Старый Фаддей зимой предложил перенести туда горницу, пристроенную к матренину дому. Матрена и так собиралась завещать эту горницу Кире а на дом метили трое ее сестер.

Под настойчивыми уговорами жадного Фаддея Матрена после двух бессонных ночей согласилась еще при жизни своей, разломав часть крыши дома, разобрать горницу и перевезти в Черусти. На глазах хозяйки и Солженицына Фаддей с сыновьями и зятьями пришли в матренин двор, застучали топорами, заскрипели отрываемыми досками и разобрали горницу на бревна. Три сестры Матрены, узнав, как она поддалась на уговоры Фаддея, дружно обозвали ее дурой.

Матрена Васильевна Захарова - прототип главной героини рассказа. Из Черустей пригнали трактор. Бревна горницы погрузили на двое саней. Толстомордый тракторист, чтобы не делать лишнего рейса, объявил, что потянет двое саней сразу — так ему и по деньгам выходило выгоднее. Стояли вокруг леса, а топки взять было негде. Рычали кругом экскаваторы на болотах, но не продавалось торфу жителям, а только везли -- начальству, да кто при начальстве, да по машине -- учителям, врачам, рабочим завода.

Топлива не было положено -- и спрашивать о нем не полагалось. Председатель колхоза ходил по деревне, смотрел в глаза требовательно или мутно или простодушно и о чем угодно говорил, кроме топлива. Потому что сам он запасся. А зимы не ожидалось. Что ж, воровали раньше лес у барина, теперь тянули торф у треста. Бабы собирались по пять, по десять, чтобы смелей. Ходили днем. За лето накопано было торфу повсюду и сложено штабелями для просушки.

Этим и хорош торф, что, добыв, его не могут увезти сразу. Он сохнет до осени, а то и до снега, если дорога не станет или трест затомошился.

Это-то время бабы его и брали. Зараз уносили в мешке торфин шесть, если были сыроваты, торфин десять, если сухие. Одного мешка такого, принесенного иногда километра за три и весил он пуда два , хватало на одну протопку.

А дней в зиме двести. А топить надо: утром русскую, вечером "голландку". Спина у меня никогда не заживает. Зимой салазки на себе, летом вязанки на себе, ей-богу правда! Ходили бабы в день -- не по разу. В хорошие дни Матрена приносила по шесть мешков. Мой торф она сложила открыто, свой прятала под мостами, и каждый вечер забивала лаз доской. Что было делать тресту? Ему не отпускалось штатов, чтобы расставлять караульщиков по всем болотам. Приходилось, наверно, показав обильную добычу в сводках, затем списывать -- на крошку, на дожди.

Иногда, порывами, собирали патруль и ловили баб у входа в деревню. Бабы бросали мешки и разбегались. Иногда, по доносу, ходили по домам с обыском, составляли протокол на незаконный торф и грозились передать в суд. Бабы на время бросали носить, но зима надвигалась и снова гнала их -- с санками по ночам. Вообще, приглядываясь к Матрене, я замечал, что, помимо стряпни и хозяйства, на каждый день у нее приходилось и какое-нибудь другое немалое дело, закономерный порядок этих дел она держала в голове и, проснувшись поутру, всегда знала, чем сегодня день ее будет занят.

Кроме торфа, кроме сбора старых пеньков, вывороченных трактором на болоте, кроме брусники, намачиваемой на зиму в четвертях "Поточи зубки, Игнатич", -- угощала меня , кроме копки картошки, кроме беготни по пенсионному делу, она должна была еще где-то раздобывать сенца для единственной своей грязно-белой козы.

У полотна не скоси -- там свои хозява, и в лесу косить нету -- лесничество хозяин, и в колхозе мне не велят -- не колхозница, мол, теперь. По-бывалошному кипели с сеном в межень, с Петрова до Ильина. Считалась трава -- медовая Брала она с утра мешок и серп и уходила в места, которые помнила, где трава росла по обмежкам, по задороге, по островкам среди болота.

Набив мешок свежей тяжелой травой, она тащила ее домой и во дворике у себя раскладывала пластом. С мешка травы получалось подсохшего сена -- навильник. Председатель новый, недавний, присланный из города, первым делом обрезал всем инвалидам огороды. Пятнадцать соток песочка оставил Матрене, а десять соток так и пустовало за забором. Впрочем, за пятнадцать соток потягивал колхоз Матрену. Когда рук не хватало, когда отнекивались бабы уж очень упорно, жена председателя приходила к Матрене.

Она была тоже женщина городская, решительная, коротким серым полупальто и грозным взглядом как бы военная. Она входила в избу и, не здороваясь, строго смотрела на Матрену. Матрена мешалась. Надо будет помочь колхозу!

Надо будет завтра ехать навоз вывозить! Лицо Матрены складывалось в извиняющую полуулыбку -- как будто ей было совестно за жену председателя, что та не могла ей заплатить за работу. Ни лопат, ни вил в колхозе нету. А я без мужика живу, кто мне насадит? И размышляла потом весь вечер: -- Да что говорить, Игнатич! Ни к столбу, ни к перилу эта работа.

Станешь, об лопату опершись, и ждешь, скоро ли с фабрики гудок на двенадцать. Да еще заведутся бабы, счеты сводят, кто вышел, кто не вышел. Когда, бывалоча, по себе работали, так никакого звуку не было, только ой-ой-ойинь-ки, вот обед подкатил, вот вечер подступил. Все же поутру она уходила со своими вилами. Но не колхоз только, а любая родственница дальняя или просто соседка приходила тоже к Матрене с вечера и говорила: -- Завтра, Матрена, придешь мне пособить.

Картошку будем докапывать. И Матрена не могла отказать.

Краткое содержание рассказа «Матрёнин двор»

Она покидала свой черед дел, шла помогать соседке и, воротясь, еще говорила без тени зависти: -- Ах, Игнатич, и крупная ж картошка у нее! В охотку копала, уходить с участка не хотелось, ей-богу правда! Тем более не обходилась без Матрены ни одна пахота огорода.

Тальновские бабы установили доточно, что одной вскопать свой огород лопатою тяжеле и дольше, чем, взяв соху и вшестером впрягшись, вспахать на себе шесть огородов. На то и звали Матрену в помощь. Уж поневоле ей вопрятаешь. Очередь эта была в полтора месяца роз, но вгоняла Матрену в большой расход.

Она шла в сельпо, покупала рыбные консервы, расстарывалась и сахару и масла, чего не ела сама. Оказывается, хозяйки выкладывались друг перед другой, стараясь накормить пастухов получше. И в эту жизнь, густую заботами, еще врывалась временами тяжелая немочь, Матрена валилась и сутки-двое лежала пластом.

Она не жаловалась, не стонала, но и не шевелилась почти. В такие дни Маша, близкая подруга Матрены с самых молодых годков, приходила обихаживать козу да топить печь. Сама Матрена не пила, не ела и не просила ничего.

Вызвать на дом врача из поселкового медпункта было в Тальнове вдиво, как-то неприлично перед соседями -- мол, барыня. Вызывали однажды, та приехала злая очень, велела Матрене, как отлежится, приходить на медпункт самой.

Матрена ходила против воли, брали анализы, посылали в районную больницу -- да так и заглохло. Была тут вина и Матрены самой.

Дела звали к жизни. Скоро Матрена начинала вставать, сперва двигалась медленно, а потом опять живо. Свекор кричал: "Матрена! Спину сломаешь! Конь был военный у нас Волчок, здоровый Раз с испугу сани понес в озеро, мужики отскакивали, а я, правда, за узду схватила, остановила.

Овсяной был конь. У нас мужики любили лошадей кормить. Но отнюдь не была Матрена бесстрашной. Ей-богу правда! Только мягкие суют. А уж поезд -- трогацать! Мечемся туда-сюда: да взойдите ж в сознание! Мужики -- те по лесенке на крышу полезли.

А мы нашли дверь незапертую, вперлись прям так, без билетов -- а вагоны-то все простые идут, все простые, хоть на полке растягивайся. Отчего билетов не давали, паразиты несочувственные, -- не знато Стали-таки платить ей рублей восемьдесят пенсии. Еще сто с лишком получала она от школы и от меня. Теперь Матрене и умирать не надо!

Сегодня, вишь, дало, а завтра отымет. Заказала себе Матрена скатать новые валенки. Купила новую телогрейку. И справила пальто из ношеной железнодорожной шинели, которую подарил ей машинист из Черустей, муж ее бывшей воспитанницы Киры. Деревенский портной-горбун подложил под сукно ваты, и такое славное пальто получилось, какого за шесть десятков лет Матрена не нашивала.